60
КОНТЕКСТ: СРАВНИТЕЛЬНОЕ
ИЗУЧЕНИЕ ИНТЕГРАЦИИ
В.М. КАПИЦЫН
СРАВНИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ ПОТЕНЦИАЛА ИНТЕГРАЦИОННОЙ ПОЛИТИКИ ГОСУДАРСТВ НА «НОВОМ ШЁЛКОВОМ ПУТИ"
Kapitsyn V.M. Comparative analysis of integration potential of the States on the "New Silk road"
Капицын В.М. Политическая наука. 2015. № 4. С. 60-80.
Суть исследования
Реализация масштабных проектов, охватывающих значитель-
ные пространства, – серьезное испытание как для внутренней поли-
тики отдельных государств, так и для формирования международных
интеграционных объединений. Такие проекты тестируют сохране-
ние (усиление) социетальной сплоченности и способность к межго-
сударственному согласованию, лидерству, демонстрации преиму-
ществ интеграционных проектов.
Так, в истории России подобным испытанием была реализа-
ция проектов строительства железных дорог, когда в рекордные
для того времени сроки (1891–1905) построили Транссибирскую
магистраль (более 9 тыс. км, значительная часть с трудным релье-
фом). Она включала тогда и южную ветку – Китайско-восточную
железную дорогу (КВЖД), соединявшую Читу и Владивосток че-
рез Харбин (Маньчжурию, территорию Китая). Ранее (1881–1891)
была построена Закаспийская железная дорога от Каспия через пес-
ки Туркмении в Ташкент (Красноводск – Ташкент) в 1,5 тыс. км.
А в 1900–1908 гг. была проложена и дорога Оренбург – Ташкент.
Такие масштабные изменения показали способность государства
61
осваивать огромные территории, поддерживать устойчивые связи
между народами и государствами.
Отголоски подобных проектов, влиявших серьезнейшим об-
разом на развитие России, Центральной и Восточной Азии, до сих
пор помогают выстраивать международные отношения. Спустя много
лет данные маршруты, модернизированные и разветвленные, могут
включиться в грандиозный проект первой четверти XXI в. – «Эко-
номический пояс Шёлкового пути» (далее – «Экономический пояс»).
Он призван связать в единую сеть, отвечающую современному
уровню науки и техники, сухопутные (континентальные) маршру-
ты Азии и Европы. Магистрали КНР, России, Белоруссии, Индии,
Ирана, Пакистана, Турции, государств Центральной Азии (ЦА) и
Юго-Восточной Азии (ЮВА) должны по проекту составить сеть
современных путей сообщения и логистики, подключаясь к евро-
пейским железным дорогам, автобанам, морским портам на Балти-
ке и в Средиземноморье. Вдоль этого пути в Евразии проживают
3 млрд человек; уникальны масштабы рынка [Си Цзиньпин, 2014,
с. 237]. По существу, такой проект выступает как «интеграция ев-
разийских интеграций» (СНГ, ОДКБ, ЕАЭС, ШОС, а в определен-
ной мере также СААРК и АСЕАН).
В исследовании масштабного континентального формата, за-
трагивающего столько государств, несомненно, проявляется ком-
паративистский аспект. В реализации международных проектов
проявляются способности разных государств инициировать идеи и
программы, заинтересовать соседей в сотрудничестве. А это зави-
сит от потенциала интеграционной политики государств как свое-
образного внутриполитического и внешнеполитического проявле-
ния состоятельности государств.
Цель статьи – показать теоретико-методологические подходы
к характеристике потенциала интеграционной политики некоторых
государств, подключающихся к проекту «Экономический пояс».
Гипотеза статьи такова: в контексте проекта «Экономического
пояса» потенциал интеграционной политики государств можно
характеризовать, оценивая геополитическое положение, особенно-
сти внутренней политической обстановки и развития экономики
страны, состояние отношений между государствами, транспортной
инфраструктуры и логистики, опыта международной интеграции и
коллективной безопасности. Исходя из этого, как представляется,
самым перспективным в «Экономическом поясе», с учетом потен-
62
циала интеграционной политики государств, становится «север-
ный» маршрут Китай – Казахстан – Россия (выход на Балтику) –
Белоруссия (выход в Западную Европу). Он более перспективен,
чем открытый в 2015 г. «южный» маршрут «Экономического поя-
са» – железнодорожный путь Китай – ЦА – Иран – Турция, хотя
последний и выходит в порт Средиземного моря. «Северный»
маршрут более перспективен и по сравнению с возможным пово-
ротом континентального пути из Китая на дорогу Кыргызстан –
Узбекистан – Туркменистан – Каспий – Азербайджан – Грузия – с
выходом к портам Черного моря.
Методологическая парадигма статьи опирается на холист-
ские посылки и системный подход. Они помогают учитывать, с
одной стороны, анархистские и функционалистские начала реа-
лизма, с другой – иерархизм в геополитике, неомарксистских и ан-
тропологических теориях (с их вниманием к дихотомии «центр –
периферия»). Все это помогает использовать также евразийские
идеи и конструктивистскую рефлексию.
В компаративном анализе всегда возникает проблема мас-
штаба сравнения. Срабатывают законы логики: с увеличением объ-
ема понятия сужается глубина проникновения в содержание и ана-
лиза отличительных признаков. Нелинейные перспективы не
отменяют такие ограничения. Универсальные сравнения, даже при
возросших возможностях количественного анализа, снижают качест-
во сравнения [Политический атлас современности, 2007, с. 14].
Учитывая масштаб континентального мегапроекта, его широкий
геополитический контекст, сосредоточим внимание на государствах,
непосредственно расположенных по маршруту Китай – ЦА (преж-
де всего Казахстан) – Россия (на Смоленск и Санкт-Петербург) –
Белоруссия. Постараемся показать, что эти государства обладают
серьезным потенциалом интеграционной политики, превышаю-
щим потенциал государств на других маршрутах.
Геополитические аспекты исследования
Начнем с геополитического контекста «Экономического пояса».
Он обусловливает географическую направленность интеграцион-
ной политики.
63
Протяженность России между тремя океанами (Атлантиче-
ским, Тихим, Северным Ледовитым) и Хартлендом Евразии долгое
время, особенно с 1991 г., контрастировала с односторонней ориен-
тацией экономической активности в основном на Европу. Хотя с
1991 г. Россия, по сравнению с СССР, стала более ограниченной в
возможностях выхода на западные морские пути (многие балтий-
ские и черноморские порты остались за рубежом), экономическая
инерция сохранялась и при таком суженном состоянии «окон в Ев-
ропу». Потенциал морей на Дальнем Востоке, открывавших Рос-
сии геополитический простор, слабо использовался, несмотря на
бурное экономическое развитие АТР. Инфраструктура Дальнего
Востока отставала. России удалось частично сократить отставание
в ходе развития Владивостока и Сахалина, хотя далеко не все воз-
можности использованы, в основном из-за недостатка инвестиций.
При нестандартной интерпретации «Экономического пояса» он
может служить России и в Сибири, и на Дальнем Востоке в резуль-
тате подключения через Алтай, Забайкалье (и Монголию), При-
амурье, Приморье к разветвленным магистралям Китая, а через
них – Индии и ЮВА. Для КНР и стран ЦА выгодны сухопутные
выходы в порты не только Балтики и Черного моря, но и Дальнего
Востока. Известен потенциал Сибири в поставке энергоносителей
в КНР. Россия при умелом использовании «Экономического пояса»
сможет активизировать сотрудничество в ЦА.
В Китае мы видим другую, в основном противоположную
геополитическую асимметрию: бурное развитие прибрежного Вос-
тока и отставание континентального Запада (Синьцзяна и Тибета).
Порты Южно-Китайского и Желтого морей стали основными экс-
портно-импортными «окнами», в том числе и для морского снаб-
жения страны энергоносителями из Ближнего Востока. Но у КНР
нет достаточно свободных, «нестесненных» выходов в море, даю-
щих возможность эффективно использовать тихоокеанские пути,
как, например, у России. Соседство островных и полуостровных
государств (Япония, Филиппины, Индонезия, Малайзия, Вьетнам,
КНДР, Южная Корея), а также квазигосударства Тайвань, узкие
проходы между островами – все это серьезно ограничивает ис-
пользование КНР морских маршрутов. На пути к ближневосточной
нефти немало хлопот доставляют пираты. Кроме того, сильный
ВМФ США контролирует данное морское пространство, защищая
интересы своих союзников с помощью авианосцев и военных баз.
64
КНР необходимо в стратегическом плане и экономически выгодно
развивать свой «запад», активнее использовать дальневосточные
порты России, диверсифицировать поставки энергоносителей с
помощью России и ЦА.
ЦА как «сердце» евразийского Хартленда соединяет крат-
чайшим путем «запад» КНР и ЮВА с Россией, Европой, Закав-
казьем, Каспием. «Экономический пояс» наиболее полно включает
транзитный потенциал ЦА, особенно Казахстана и Киргизии, по-
вышает безопасность и всего региона, и каждой страны. Страны
ЦА граничат с Синьцзяном, нестабильным регионом КНР. Они
располагают разветвленными дорогами и трубопроводами, связы-
вающими их между собой, с Россией и КНР. Казахстан с Россией
связывает несколько железных дорог, в том числе трансроссийская
дорога, проходящая через территорию Казахстана. Включение ЦА
в мегапроект «Экономического пояса» – это «новое открытие
Хартленда». Страны ЦА могут существенно выиграть от реализа-
ции этого проекта.
Через Белоруссию «северный» маршрут «Экономического
пояса» выходит в Польшу и Западную Европу. После кризиса на
Украине в 2014–2015 гг. значение потенциала интеграции Бело-
руссии намного возросло. Белоруссия, в сравнении с Украиной,
наглядно показывает зависимость реального потенциала интегра-
ционной политики от состоятельности государства. Белоруссия
разрывает общую линию изоляции России, выстроенной НАТО с
помощью Балтии, Польши, Румынии, Болгарии, Грузии, а теперь
и Украины.
Отношения КНР с другими государствами Евразии, вовле-
каемыми в проект, оказываются по разным причинам гораздо
сложнее: а) «замороженные» пограничные споры с Индией кон-
трастируют с урегулированными спорами КНР, России, государств
ЦА; б) стабильные отношения КНР – Пакистан осложняются дей-
ствиями талибов и внутренней нестабильностью данного соседа;
в) вовлечение в проект Афганистана затруднено из-за продолжаю-
щейся гражданской войны; г) отношения с государствами ЮВА
осложнены серьезными территориальными спорами как на суше,
так и на море. Все это ослабляет потенциал их интеграционной
политики.
65
Социокультурные рамки в оценке потенциала интеграции
Полезно обращение к историческим и социокультурным ас-
пектам Евразии. Например, историки Китая и ЮВА (Мин Шу, Су
Бейхаи, Хуан Янхуа, Дж. Миллвард и др.) пишут о «трибутных со-
глашениях». Этот термин трактуют по-разному. Западные авторы
называют их «символическими», связывают с «дарами» (giftrelation)
[Millward, 2007, р. 73, 75]. Некоторые специалисты считают,
что за трибутными соглашениями скрываются вассальные отноше-
ния (fanshu), которые включают тесные экономические и культур-
ные связи, отраженные в особенностях китайской цивилизации [Su
Beihai, Huang Jianhua, 1993, р. 54].
Су Бейхаи и Хуан Янхуа рассматривают трибутные соглаше-
ния не только в плане совместных военных и дипломатических
действий. Так, соглашения уйгурских княжеств Турфан, Хами,
Минского Китая, Тимуридов отражали торговую зависимость от
монополии Китая в производстве шелка и других товаров, постав-
лявшихся в Европу и другие регионы до XVII в. в основном через
Турфан и Кашгар. На наш взгляд, больше соответствует действи-
тельности интерпретация трибутных соглашений, когда их рас-
сматривают в контексте восприятия Китая как империи, обеспечи-
вающей защиту и внешний арбитраж для соседних народов [Min
Shu, 2011, р. 229]. Они могут трактоваться как далекие предпосыл-
ки региональной интеграции вокруг доминирующих государств,
что помогает разрабатывать формы, учитывающие международное
право и цивилизационный опыт.
Интеграционные проекты должны иметь органичные пред-
посылки – «горизонтальные» связи людей: территориальные (от-
сюда возникают пути сообщения и простые логистические схемы),
антропологические (демографические, этнические, миграцион-
ные), духовные (культурные, религиозные), производственные
(разделение труда, обмен товарами). Такие связи стимулируют ин-
теграцию (приграничные связи жителей), хотя по своему генезису
зависят от местного контекста.
Такая «горизонтальная» анархичная сила прокладывала древ-
ние трансграничные пути (Шёлковый путь). В 1990-е годы после
развала СССР индивидуальные поставщики товара («челноки»)
стали творцами интеграции рынков товаров и труда, «пионерами»
возрождения Шёлкового пути. Первичная сила приграничного со-
66
трудничества помогает и в формирования регулирующих иерархий
(«вертикалей») интеграции. Трансграничные массовые устремле-
ния индивидов и групп требовали «вертикальной» регуляции мест-
ных и центральных властей, а также региональных объединений.
Эти регуляции могут включать в себя некие неотрибутные систе-
мы, соединяющие анархии и иерархии.
В связи с развитием сетей трансграничных связей людей и
негосударственных акторов оформляются «вертикальные» регуля-
ции. Люди и организации выступают как граждане и резиденты
(нерезиденты) государств в индивидуальном и коллективном (кор-
поративном и транскорпоративном) качестве, используют нацио-
нальную и иностранную валюту. Миграция, смена гражданства,
проникновение ТНК в разные страны, международные сделки хо-
зяйствующих субъектов – все это стимулирует государства поддер-
живать свои суверенные «вертикали» (пограничные, таможенные,
санитарные, ветеринарные, служб безопасности, миграционного
контроля и т.д.). Есть государственные регуляции, отвечающие за
сотрудничество и международную интеграцию (министерства, коми-
теты парламентов, службы). Возникают «вертикали» интеграционных
образований регионального масштаба (СНГ, ШОС, ЕАЭС и др.).
Противоречия между «горизонталями» и «вертикалями» в
случае Китая и ЮВА исследовались, в частности, в работах
Э. Рида [Reid, 2004]. Контроль государств ограничивает активность
анархичных трансграничных «горизонталей». Так, таможенный и
пограничный контроль тормозит транзит грузов и пассажиров.
Негосударственные сетевые анархии пытаются уходить от контро-
ля государственных иерархий.
Данные рассуждения помогают аргументировать выводы о
том, что сотрудничество России, Белоруссии, государств ЦА, КНР
формирует реляционные анархии и иерархии, полезные для струк-
тур интеграции. При сравнении отношений КНР с государствами
на других маршрутах «Экономического пояса», а также «Морского
Шелкового пути» можно показать преимущество «северного»
маршрута, более высокий потенциал интеграционных политик
России, ЦА, Белоруссии.
Реляционные анархии и иерархии выражаются в проблеме
консолидации (деконсолидации) обществ. Э. Гидденс обозначает
противоречие процессов и структур (дихотомия «солидарность
территориальная versus солидарность движений») как «разукоре-
67
нение» (disembedding) [Giddens, 1990, р. 21]. Оно вырастает до
масштабов противоречия государственного суверенитета, нацио-
нальной идентичности и глобализации. Хуа Шофэн пишет о значе-
нии «силы сцепления народа» и «силы согласованности элиты»
[Портяков, 2014, с. 9], а М. Кастельс обнажает противоречие ло-
кальности «национальных масс» и «космополитизма элиты» [Кас-
тельс, 2000].
«Разукоренение» (disembedding) усиливается и усложняется,
если западные по своему происхождению институты и механизмы
переносятся в восточные общества. Обозначим особенности Азии,
влияющие на региональную интеграцию.
1) Евразийские и азиатские государства формировались на ос-
нове исторических связей многих коренных народов, верований, со-
циальных групп, более разнообразных и многочисленных, чем при
формировании западных государств. На просторах России проживают
более 150 народов, большинство из которых коренные. Исследовате-
ли Индии пишут о существовании в ней 600 официально признан-
ных племен и многих сотен более мелких, говорящих на 300 языках
[Бейлз, 2006, с. 205]; а также о 52 крупных племенах, 6400 кастах и
полукастах, говорящих на 1654 языках1 [Singh, 2010]. Сложность
социальных и этнических структур обществ характерна для Китая
(особенно Синьцзяна), стран ЦА.
2) Народы в странах Азии исторически более тесно связаны
с территорией проживания, обладают более устойчивыми этниче-
скими особенностями по сравнению с народами западных стран,
более ревностно сохраняют этнокультурную специфику, своеобра-
зие территориальных и родовых коллективов (общин). Одна из
особенностей – коллективная хозяйственная и социальная дея-
тельность (владение землей, содержание оросительных систем,
пастбищ, храмов, организация помощи и праздников) [Нурулла-
Ходжаева, 2012; Meurs, 2001; Пак Чан Кю, 1998]. В ХХ в. в России
и ряде стран Азии вводились социалистические формы хозяйство-
вания. Их замена правовым индивидуализмом, разрушающим кол-
лективное владение [Веретевская, 2010, с. 153], не решает пробле-
мы [Ханн, 2011].
1 В данном отношении, наряду с Индией, такое множество своеобразных
локальных «анархий» характерно еще для Индонезии, состоящей из 17 тыс. ост-
ровов, сообщества которых значительно различаются в социокультурном плане.
68
3) Тем не менее обилие «анархий» местных привязанностей
в данных обществах не помешало воспроизводить оригинальные
«вертикальные» регуляции, учитывающие этнокультурные осо-
бенности. Ряд состоявшихся государств в Азии, сохранив социо-
культурные особенности мест, не фрагментировались, сохраняют
состоятельность (целостность и управляемость). Более того, шло
становление великих держав, государств – локомотивов регио-
нальной интеграции. Хотя сохраняются определенные трудности,
порождающие этнонациональные конфликты, возникновение се-
паратизма, в целом опыт такой «вертикальной» регуляции полезен
для потенциала интеграционной политики.
В частности, Индия, Россия, КНР, Казахстан, Иран удержи-
вают целостность больших территорий и крупного народного хо-
зяйства, несмотря на центробежные индивидуальные стремления,
стратегии организованных групп (корпораций, этносов, диаспор),
разноплановую и неустойчивую линию международного сообще-
ства и внешних сил. Опора на сильный суверенитет может давать
преимущества в интеграции, помочь стать «локомотивами» регио-
нальной интеграции, а также включиться в процесс «интеграции
интеграций». Возможно, некие нео-трибутные связи способствуют
становлению международно-правового равенства, хотя в политико-
экономическом плане выявляются государства с доминирующей
интеграционной ролью.
Исходя из изложенного, введем тезисы:
а) целесообразно рассмотрение, прежде всего, потенциала
интеграционной политики государств, выступающих «локомоти-
вами» интеграции. В силу этого в исследовании «северного» мар-
шрута «Экономического пояса» оценка таких потенциалов будет в
большей степени замыкаться на «горизонтальных» и «вертикаль-
ных» связях, воспроизводимых активностью, прежде всего, КНР,
России, Казахстана;
б) актуально изучение исторически сложившихся региональ-
ных образований, создающих внешнее интеграционное притяже-
ние благодаря характеру своих «горизонтальных» связей (особен-
ностей территории, населения, культуры, производства), а также
«вертикальных» государственных и межгосударственных регуля-
ций, к которым следует отнести ЦА, в которой доминирующий ак-
тор интеграции – Казахстан;
69
в) в большинстве интеграционных проектов России и Казах-
стана важную роль играет Белоруссия (состоятельное государство),
способное стать надежным звеном в проекте «Экономического пояса».
К теории оценки потенциала интеграционной политики
Потенциал интеграционной политики определим как сово-
купность ресурсов дипломатического, экономического, технологи-
ческого, культурного, информационного, демографического, военно-
политического характера, создающих возможность для участия в
интеграции, прямого и косвенного влияния на вовлечение госу-
дарств во взаимовыгодную кооперацию.
Какие из разработанных индексов можно использовать для
оценки потенциала интеграционной политики?
Экономические индексы интеграции в основном сводятся к
объему экспорта-импорта (объем внутрирегиональной торговли,
индекс региональной торговли, доля регионального интеграцион-
ного объединения в мировой торговле) [Капица, 2008, с. 70–73],
что явно недостаточно для нашего исследования. Есть разработки
моделей реализации потенциала интеграции, основанных на учете
интересов интегрирующихся государств, из чего вытекают эконо-
мические предпосылки выбора секторов и отраслей интеграцион-
ного взаимодействия. В нашем случае речь идет о проекте, кото-
рый трудно сравнить с действующими объединениями. Тем не
менее выводимые в вышеуказанном исследовании модели отража-
ют некоторые компоненты потенциала интеграционной политики и
применимы к «Экономическому поясу», в частности «совместное
развитие инфраструктуры для расширения взаимной и внешней
торговли» [Анализ стратегий… 2014, с. 4–9].
Из вышеизложенного вытекает, что «Экономический пояс»
может быть успешен не только при учете экономического и инфра-
структурного потенциала. Важно учитывать и способность госу-
дарств сочетать внутренний потенциал консолидации, защиту от
сепаратизма и международного терроризма, «цветных революций»
с открытием своей экономики и политической системы навстречу
внешним связям.
Введем индексы, оценивающие социокультурные и полити-
ческие реалии региональной интеграции, включая их в комплекс-
70
ную оценку потенциалов интеграции. Используем, во-первых, по-
казатели, характеризующие прочность режимов государств: индекс
государственности, индекс внутренних и внешних угроз; показа-
тели отнесения государства к великим (державам). Они включают
в себя переменные, прямо влияющие на внутреннюю интеграцию
обществ и опосредованно – на потенциал государств в интеграции.
Во-вторых, возьмем еще переменные, прямо влияющие на потен-
циал интеграционной политики: потенциал международного влия-
ния, эффект взаимодополнения экономик и политик, предложение
выгодных территориально-логистических схем, «барьерность»
государственных структур, опыт международной интеграции
государства.
Индекс государственности определяет способность госу-
дарства обеспечивать самостоятельное решение внутренних и
внешних задач [Политический атлас современности, 2007, с. 71].
Без этого оно не обеспечит социальную консолидацию, что снижа-
ет способность стать «локомотивом» региональной интеграции.
Индекс включает в себя экономические и политические показатели.
Экономические: доля внешней помощи в ВНД государств, внешняя
долговая зависимость, отношения заявок на патенты резидентов
и нерезидентов, режим привязки национальной валюты [там же,
с. 72, 77]. Перечень дополним переменной «зависимость от зару-
бежных поставок энергоносителей».
К политическим показателям ученые отнесли: время суще-
ствования суверенной государственности, внутренние конфликты
(наличие и масштабы жертв), территориальное выражение
внутренних конфликтов (сепаратизм), влияние внутренних кон-
фликтов на стабильность режима, наличие на территории стра-
ны иностранных военных контингентов, доля доминирующего эт-
носа в структуре населения страны. К этому перечню добавим
«степень выраженности национальных интересов» (в документах
и государственной политике), а также вводимые Хуан Шофэном
показатели «сила согласованности» (способность правящей элиты
проводить скоординированную политику) и «сила сцепления наро-
да» [Портяков, 2014, с. 9]. Важны также характеристики служб
безопасности, в частности данные о предотвращении террористи-
ческих актов, борьбе с наркотрафиком, ликвидации чрезвычайных
ситуаций.
71
Индекс внешних и внутренних угроз используется исходя из
того, что государство, подверженное значительным угрозам, теряет
часть потенциала интеграции. Индекс, по версии ученых МГИМО,
включает переменные:
– угрозы территориальной целостности (вооруженная агрес-
сия, территориальные претензии государств, терроризм, нелегаль-
ные сецессионистские движения, антиправительственные НПО, по-
пытки неконституционной смены власти);
– экономические угрозы (несбалансированный экспорт, хро-
ническое отрицательное сальдо платежного баланса);
– угрозы безопасности человека (продовольственная зависи-
мость, проблемы со снабжением водой, социальные болезни, эпи-
демии, сокращение населения, неконтролируемая миграция);
– экологические угрозы и угрозы природных катастроф (раз-
мещение территории страны в зоне повышенной опасности сти-
хийных бедствий).
Этот индекс дополним переменной «угрозы информационной
безопасности»: вредоносные программы, кибер-атаки, радиоэлек-
тронное вмешательство, негативный контент, информационный спам.
Россия, Индия и КНР обладают опытом защиты от информационного
оружия и сотрудничают в этом направлении.
В плане расчета данных индексов важно найти сопряжен-
ность переменных (признаков) и влияние ее на потенциал инте-
грации. Необходимо показать зависимость между переменными, в
том числе между способностью государств активно участвовать в
региональной интеграции в соответствии со своими национальны-
ми интересами и способностью выполнять роль «локомотива» ин-
теграции. С индексом государственности и индексом угроз корре-
лирует индекс потенциала международного влияния.
Он включает в себя:
– экономический потенциал (доля в мировом валовом внут-
реннем продукте, доля в мировом экспорте товаров и услуг);
– участие в международных структурах (статус постоянного
члена СБ ООН, доля взносов в бюджет ООН, доля голосов в приня-
тии решений МВФ, членство в Парижском клубе кредиторов);
– военно-силовой потенциал (военные расходы, численность
регулярной армии, ядерное оружие, наличие авиации последнего и
предпоследнего поколения, постоянное размещение за рубежом
значительных контингентов – более 500 военнослужащих);
72
– человеческий потенциал (наличие нобелевских лауреатов, доля
населения страны от общей доли населения мира) [Мельвиль, 2006].
Характеристику военно-силового потенциала дополним ос-
нащенностью армии и флота новой техникой, наличием космиче-
ских войск и киберподразделений. К переменной «человеческий
потенциал» отнесем уровень образования в государстве; успехи
школьников (студентов) в международных научных олимпиадах;
профессиональную квалификацию иностранных трудящихся-
мигрантов; долю иностранцев в учебных заведениях (повышаю-
щих квалификацию).
Имеются также аналитические оценки державности госу-
дарств и комплексной мощи государства (Т.А. Шаклеина, В.Я. Портя-
ков, Ма Чжэньган). Они коррелируют с индексами государственно-
сти и потенциала международного влияния. Для «великой» державы
характерны:
– сохранение высокой степени самостоятельности в прове-
дении внутренней и внешней политики, обеспечивающей нацио-
нальные интересы и оказывающей существенное влияние на миро-
вую и региональную политику и политику отдельных стран;
– обладание всеми или значительной частью традиционных
параметров территории, населения, природных ресурсов; военный,
экономический, научно-технический и информационный потенциал;
– воля к проведению самостоятельной политики;
– исторический опыт, менталитет, традиции и культура уча-
стия в мировой политике в качестве решающего и / или активного
игрока (традиция и культура думать и действовать глобально)
[Шаклеина, 2011].
Показатель комплексной мощи государства включает в себя
экономическую, научно-техническую, военную мощь, ресурсы со-
циального развития, регулирующую мощь правительства, силу ди-
пломатии, динамику (годовой прирост) комплексной мощи госу-
дарства [Портяков, 2014, с. 9].
Китай, Россия, Индия по многим показателям к 2015 г. вы-
шли на статус мировых великих держав. Иран и Казахстан близки
к становлению в качестве региональных держав.
Важен показатель взаимодополнения экономик и политик го-
сударств. Так, развитый ВПК России позволяет поддерживать
экспортные возможности, конкурентоспособность на рынке воо-
ружения, организацию выставок у себя и участие в зарубежных
73
выставках. Известен эффект взаимодополнения на примере по-
ставки энергоносителей. Энергоносители из России, Казахстана,
Узбекистана, Туркменистана поставляются в Китай. Развитая
атомная энергетика в России создает дополнительные возможно-
сти региональной интеграции. Обмен России с государствами
Азии смягчил последствия экономических санкций ЕС и США.
«Экономический пояс» направлен на то, чтобы усилить эф-
фект взаимодополнения экономик и политик. Этот вопрос выводит
анализ на проблему «сопряжения» проектов ЕАЭС и «Экономиче-
ского пояса»1. По этому вопросу велись переговоры КНР и России.
С одной стороны, просматривается конкуренция за транспортные
потоки и инвестиции между магистралями «Экономического поя-
са», Транссиба и БАМа. С другой стороны, Россия расширяет воз-
можности строительства дорог в Монголию, Китай, Индию, стра-
ны ЮВА. Потенциальный рост объема товароперевозок обеспечит
загрузку и привлечение инвестиций для Транссиба и БАМа, Сиби-
ри и Дальнего Востока. 8 мая 2015 г. В.В. Путин и Си Цзиньпин
подписали Совместное заявление о сотрудничестве по «сопряже-
нию» строительства ЕАЭС и «Экономического пояса», что влечет
подписание более 40 соглашений. Взаимодополнение экономик и
политик в «Экономическом поясе» создает возможности мобиль-
ности и диверсификации объемов и маршрутов поставок различ-
ных изделий. Учитывая, что «Экономический пояс» сопрягает
энергетические, транспортные, торговые «коридоры» между Азией
и Европой, можно раскрывать перспективы оптимизации подоб-
ных направлений в рамках ЕАЭС.
Индекс барьерности на пути интеграции обозначает показа-
тели, характеризующие административные факторы, прямо или
косвенно снижающие потенциал интеграции. В литературе обозна-
чают влияние административных барьеров на развитие бизнеса, дос-
тупность ресурсов для хозяйствующих субъектов [Жанкубаев, 2013],
становление теневой экономики [Найденов, Кривенко, 2013]. Есть
и другие показатели, которые можно объединить в измерении
барьеров, препятствующих интеграции. В частности, барьеры
1 Значение термина «сопряженность» подразумевает корреляционный и
дискриминантный анализ последствий реализации названных проектов, чем за-
нимаются как отраслевые специалисты (транспорт, энергетика, торговля), так и
специалисты по безопасности и политологи.
74
трансграничных транспортных связей ужесточаются в связи с
чрезмерностью регуляций, технических ограничений, злоупотреб-
лениями сотрудников служб.
Показателем потенциала интеграционной политики является
предложение территориально-логистических схем и инфраструк-
туры трансграничных перевозок. Это зависит не только от геогра-
фии, но и от организации рынков, земельных отношений, строи-
тельства дорог, логистических центров, транспорта, подготовки
специалистов. Замысел «северного» маршрута «Экономического
пояса» начинает реализоваться. Проектируется строительство вы-
сокоскоростной железнодорожной магистрали Москва – Казань
(часть магистрали Минск – Пекин), финансируемое также КНР.
Китайская часть магистрали (3200 км) построена. С 2013 г. дейст-
вует дорога Чэнду – Европа: из контейнерного пункта Цинбайдзян
поезда везут грузы через Казахстан, Россию, Белоруссию в поль-
ский г. Лодзь [Захарова, 2015].
Строится автомобильный коридор «Европа – Западный Китай»
(8400 км) через Санкт-Петербург, Москву, Нижний Новгород, Казань,
Оренбург, Актобе, Кзыл-Орду, Алматы, Хоргос, Урумчи, Ланьчжоу,
Чжэнчжоу, Ляньюньган (порт на Желтом море). Российский участок
намечается закончить к 2020 г.; казахстанский – к 2016 г. [Лебедев,
2015]. Магистраль Ляньюньган – Хоргос до границы с Казахстаном
(4393 км.) уже действует с 2004 г. Из Синьцзяна построены автомаги-
страли в Киргизию, Казахстан [Кравченко, 2015].
В Синьцзяне строится 12 скоростных автомобильных дорог для связи
с ЦА; увеличивается пропускная способность 17 КПП на границе
Синьцзяна и ЦА [Верхотуров, 2007].
Примером сопряжения данного показателя с индексом внеш-
них и внутренних угроз является сравнение двух маршрутов «Эко-
номического пояса». Через ЦА и Иран проходит с 2015 г. железная
дорога «Западный Китай – Турция» с выходом в Средиземное море.
Несмотря на ее логистическую привлекательность, некоторые уча-
стки могут подвергаться угрозам со стороны экстремистов из Аф-
ганистана, Пакистана, Ирака, Сирии. В частности, Военная док-
трина Казахстана указывает на такую угрозу в сопредельных
странах [Военная доктрина Республики Казахстан, 2011]. С учетом
переменной внешние и внутренние угрозы обозначается снижение
интеграционного потенциала государств на данной магистрали.
75
В плане безопасности она уступает «северному» маршруту из Ки-
тая в Европу.
Показатель опыт международной интеграции включает:
длительность интеграционных связей государства, направления
участия, роль в интеграционном образовании, квалификация спе-
циалистов, совместные предприятия. Известен опыт России, Бе-
лоруссии и Казахстана в реализации проектов СНГ, ЕврАзЭс, Еди-
ного экономического пространства, Таможенного союза, ОДКБ,
ЕАЭС. Еще в рамках ЕврАзЭс выполнен ряд программ, разработа-
ны направления упрощения процедур в области внешней торговли
[Торопыгин, 2012, с. 201–202]. Казахстан стал учредителем Сове-
щания по укреплению мер доверия в Азии. Авторитет в мире за-
воевала ШОС (ведущая роль России и КНР). Новыми членами
ШОС стали Индия и Пакистан; планирует вступить Иран. Россия,
Китай и Индия участвуют в работе БРИКС. Китай и Россия рабо-
тают в формате АТЭС и АСЕАН. 5–6 августа 2015 г. в Малайзии
проведено министерское совещание Россия – АСЕАН.
«Мягкая сила» как элемент потенциала
интеграционной политики
Изучение показателей «мягкой силы» как невооруженного
влияния на формирование имиджа страны (интеграционного объе-
динения) с помощью политики и культуры началось недавно.
В перспективе будет разработан комплексный индекс. Сейчас спе-
циалисты оценивают множество показателей использования куль-
турного потенциала, в том числе с применением современных ин-
формационных ресурсов [Soft Power, 2015]. К «мягкой силе»
относят также информационное оружие («мягкая сила 2.0»). Чтобы
«мягкая сила» не становилась инструментом вмешательства во
внутренние дела государств, она должна опираться на ценности
культуры и моральный авторитет [Kearn, 2011, р. 66].
Так, разработан рейтинг e-Diplomacy, оценивающий эффек-
тивность влияния государств на общественное мнение с использо-
ванием Интернет-сервисов [Bryant, 2012]. Публиковались карты
активности в различных электронных сетях официальных лиц, ди-
пломатов, мыслителей, активистов [E-Diplomacy, 2012]. С учетом
такого индекса вне конкурса остается дипломатия США, но высоко
76
оценивается также Индия. Россия претендует на вхождение в пер-
вую десятку [Смирнов, Кохтюлина, 2012, с. 35]. Китай также по-
вышает свой рейтинг. Проблемы «Экономического пояса» активно
освещают в России – Kremlin Russia, Канал Россия-24 (программа
«Путь»), Rosgranitsa.ru, РИА-новости, ТАСС, Российский Совет по
международным делам (РСМД), Российская газета. В Китае это
агентство Синьхуа, в том числе russian.china.org, газеты «Жэнь-
минь жибао», «Тумэньцзян», i-news.kz, nur.kz; в Казахстане – «Ка-
захстанская правда», «Эксперт Казахстана» и др.
«Мягкая сила», используемая Китаем, обладает азиатской
спецификой, опирается на постулаты даосизма и конфуцианства,
где мягкость считается не слабостью, а силой власти [Капицын,
2010]. В отличие от «мягкой силы» Запада, обращенной к «недо-
вольным», она обращена к «довольным», не направляется на раз-
жигание политических конфликтов, дестабилизацию политической
системы других государств [Смирнов, Кохтюлина, 2012, с. 33;
Цзайци Лю, 2009, с. 150]. Тех же принципов придерживаются Рос-
сия, Индия, Казахстан, Белоруссия. Эта специфика находит отра-
жение в публичной дипломатии. В ряде стран работают институты
Конфуция, которые помогают изучать язык и культуру Китая; дей-
ствуют образовательные программы китайских университетов;
происходит обмен студентами и преподавателями; изучаются рус-
ский язык и языки народов ЦА; развивается культурный и оздоро-
вительный туризм; активен портал государственных органов КНР
(на русском и языках ЦА) [Кривохиж, 2012]. «Экономический по-
яс» и стратегия «Один пояс, один путь» дали толчок наращиванию
лингвистической стратегии КНР: прилагаются дополнительные
усилия в изучении языков (диалектов) 29 государств (около 1 тыс.
языков и диалектов), расположенных в русле интеграционных
стратегий «Нового Шёлкового пути», наряду с языками и диалек-
тами народов Китая [Завьялова, 2015].
Выводы
1. Опыт вышеназванных государств показывает значение
сильного суверенитета государств. Он контрастирует с богатым
опытом высокоуровневой интеграции ЕС, существенно ограничи-
вающего суверенитет государств. ЕС, при всех несомненных его
77
достижениях, демонстрирует (по мере его расширения) снижение
потенциала интеграции. Налицо (особенно в 2015 г.) стремление
государств расширить свой суверенитет. Проект «Экономического
пояса» не претендует на высокие уровни интеграции, что обещает
более простую его реализацию и соответствующее преимущество.
2. Представляется, что «Экономический пояс» поможет ре-
шать и еще одну проблему. Усиливается борьба за ресурсы между
интеграционными сообществами, что усугубило, например, ситуа-
цию в Молдавии и Украине. «Экономический пояс» как широкое
региональное интеграционное образование, не ограничивающее
государственный суверенитет, стимулирующее «горизонтальные»
трансграничные «анархии» и умеренные «вертикальные» регуля-
ции, имеет значение не только для решения задач экономики, куль-
туры и безопасности. Его реализация поможет снижать накал
борьбы между высокоуровневыми интеграциями ЕС и ЕАЭС, ос-
лабить противостояние России и ЕС.
3. Продвижение «Экономического пояса» в немалой степени
зависит от консолидации обществ в данных государствах и ней-
трализации, с одной стороны, сепаратистских и экстремистских
движений, с другой – флуктуаций «цветных» революций. Сохраня-
ется значение государственного суверенитета в «многосоставных»
государствах. Проявляется определенное авторитарное сходство
политических режимов на «северном» маршруте. Актуализируется
проблема политической воли как составной части «вертикальной»
регуляции в реализации данного проекта («сила согласованности»
элиты) как важного компонента потенциала интеграционной поли-
тики. В то же время данный проект будет способствовать открыто-
сти государств к обмену товарами и идеями, развитию образования,
туризма, международного научного и культурного сотрудничества.
4. Развитие транспортных путей открывает огромный потен-
циал интеграционной политики КНР, государств ЦА и России.
С точки зрения безопасности, освоенности маршрутов, опыта ин-
теграции, уровня двухсторонних и многосторонних отношений,
геополитического «ландшафта», более реализуемым представляет-
ся «северный» маршрут «Экономического пояса». В целом «Эко-
номический пояс» по показателю обеспечения безопасности более
перспективен, чем проект «Морской Шёлковый путь».
5. Разработка комплексного индекса потенциала интеграци-
онной политики государств на траектории Шёлкового пути – бла-
78
годатное направление междисциплинарных и политологических
исследований. Представленные индексы требуют дальнейшей про-
работки с помощью корреляционного и дискриминантного анали-
за, чтобы определить релевантность и вес каждой представленной
перемены.
Список литературы
Анализ стратегий интеграционного сотрудничества (моделей реализации инте-
грационного потенциала) наиболее известных интеграционных объединений
мира. – М.: Евразийская экономическая политика, 2014. – 33 с.
Бейлз К. Одноразовые люди. Новое рабство в глобальной экономике. – М.: Новый
хронограф, 2006. – 304 с.
Веретевская А.В. Модели моделирования наций в условиях полиэтничности //
Метод: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин: сбор-
ник научных трудов / РАН. ИНИОН. – М., 2010. – № 1. – С. 146–160.
Верхотуров Д. Китай создает Новый Шелковый путь // Эксперт. – Казахстан,
2007. – № 21 (123). – Режим доступа: http://www.centrasia.ru/newsA.php?st=
1181133540 (Дата посещения: 30.08.2015).
Военная доктрина Республики Казахстан. Утверждена Указом Президента Рес-
публики Казахстан 11 октября 2011 г. № 611 // ЦентрАзия. – 2011. – Режим досту-
па: http://www.centrasia.ru/cnt2.php?st=1321351920 (Дата посещения: 30.08.2015.)
Жанкубаев Б.А. Исследование рейтинга административных барьеров среди пред-
приятий малого и среднего бизнеса // Теория и практика инновационного ме-
неджмента: отечественный и зарубежный опыт. – 2013. – Режим доступа:
http://articlekz.com/article/6267 (Дата посещения: 28.08.2015.)
Завьялова О.И. Лингвистическая стратегия Китая / Институт Дальнего Востока;
Российская академия наук. – 2015. – 16 с. – Режим доступа: http://www.ifesras.
ru/attaches/books__texts/Zavyalova._Language_situation_in_PRC.pdf (Дата по-
сещения: 21.09.2015.)
Захарова Л. Чэнду теперь рядом. Россия и Китай. Преодолевая границы // Россий-
ская газета. – 2015. – 8 мая.
Капица Л.М. Индикаторы мирового развития. – М.: МГИМО (У) МИД РФ, 2008. –
352 с.
Капицын В.М. Космополитизм как компонент «мягкой» силы и глобального
управления // Обозреватель = Observer. – 2010. – № 10. – С. 70–79.
Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество, культура. – М.: Нау-
ка, 2000. – 606 с.
Кравченко Л.И. Шёлковый путь в контексте российских национальных интересов //
Rusrand – 2015. – Июль. – Режим доступа: http://rusrand.ru/actuals/shelkovyy-putv-
kontekste-rossiyskih-nacionalnyh-interesov (Дата посещения: 15.07.2015.)
79
Кривохиж С.В. «Мягкая» сила и публичная дипломатия в теории и внешнеполи-
тической практике Китая // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия
13. Востоковедение. Африканистика. – 2012. – Сентябрь. – С. 103–112.
Лебедев А. Начало реализации проекта «Новый Шелковый путь» // Информаци-
онное агентство «РЖД – Партнер. Ру». – 2015. – 27 июля. – Режим доступа:
http://www.rzd-partner.ru/news/zheleznodorozhnaia-infrastruktura/nachalorealizatsii-
proekta--novyi-shelkovyi-put'/ (Дата посещения: 27.07.2015.).
Мельвиль А.Ю. Россия в мировых рейтингах: перезагрузка // Эксперт. – 2006. –
№ 43(537). – С. 24–39.
Найденов А.С., Кривенко И.А. Влияние административных барьеров и институ-
циональной среды на динамику теневого сектора // Вестник Томского универ-
ситета. – 2013. – № 377. – С. 117–122.
Нурулла-Ходжаева Н.Т. Община в Центральной Азии (диалектика традиции и
модернизации в начале XXI в.) – М.: МГУКИ, 2012. – 369 с.
Пак Чан Кю. Община в Азии (типологические характеристики общинных струк-
тур Китайской народной республики, Республики Кореи и Республики Узбеки-
стан): Автореф. дисс. … канд. ист. наук. – М.: МГУ, 1998. – 24 с.
Политический атлас современности. Опыт многомерного статистического анализа
политических систем современных государств / Рук. научного коллектива
А.Ю. Мельвиль. – М.: МГИМО (У) МИД РФ, 2007. – 272 с.
Портяков В.Я. К вопросу о комплексной мощи Китая: подходы к оценке, структу-
ра, динамика, перспективы // Китай в мировой и региональной политике. Исто-
рия и современность. – М.: ИДВ РАН, 2014. – Вып. 19. – С. 6–21.
Си Цзиньпин. Всестороннее углубление реформ. – Пекин, 2014. – 350 с.
Смирнов А.И., Кохтюлина И.Н. Глобальная безопасность и «мягкая сила 2.0»:
вызовы и возможности для России. – М.: ВНИИГеосистем, 2012. – 276 с.
Торопыгин А.В. Великий Шёлковый путь. Перезагрузка // Евразийская интегра-
ция: 2012. Экономика, право, политика. – 2012. – № 11. – С. 188–214.
Ханн К. Отношения собственности в постсоциалистических обществах // Журнал
исследований социальной политики. – 2011. – Т. 5. – № 2. – С. 151–172.
Цзайци Лю. «Мягкая сила в стратегии развития Китая // Полис. – 2009. – № 4. –
С. 149–155.
Шаклеина Т.А. Великие державы и региональные подсистемы // Международные
процессы. – 2011. – Т. 9. – № 2. – С. 29–39.
Soft Power. Мягкая сила. Мягкая власть: Междисциплинарный анализ / Сост. и
ред. Е.Г. Борисова. – М.: Флинта: Наука, 2015. – 184 с.
Bryant N. E-diplomacy: Foreign policy in 140 characters // BBC News. – 2012. –
18 Jule.
E-Diplomacy in action? Whatever will they think of next? // Afritorial. – 2012. –
24 June.
Giddens A. The Consequences of modernity. – Cambridge, MA: Polity press, 1990. –
188 р.
Kearn L.W. The hard truths about soft power // Journal of political power. – 2011. –
Vol. 4, N 1. – P. 65–85.
80
Meurs M. The evolution of Agrarian institutions. – Ann Arbor, MI: Univ. of Michigan
press, 2001. – 131 р.
Millward J. Eurasian crossroad. A history of Xinjiang. – N.Y.: Columbia univ. press,
2007. – 440 р.
Min Shu. Balancing in a Hierarchical system: Pre-colonial Southeast Asia and the tribute
system // Waseda global forum. – 2011. – N 8. – P. 227–256.
Reid A. Global and local in Southeast Asia // International journal of Asian studies. –
Cambridge, 2004. – Vol. 1, N 1. – P. 5–21.
Singh S.M. Strengthening the combat arm // India’s war on terror / Ed. by G. Kanwal,
N. Manoharan. – Delhi, 2010. – 296 p
|